Практически все статьи о вас начинаются с фразы о том, что Ваша биография похожа на сценарий голливудского фильма с хэппи-эндом. 
Это всё журналисты. Я ничего подобного не говорил — хотя, в общем-то, против такого умозаключения не возражаю. Если сказать, что моя жизнь полна контрастов — наверное, так оно и есть. Но я никогда ни о чем не жалею. Я убежден, что в любой ситуации можно и нужно найти что-то положительное. Взять хотя бы 2 года той моей жизни, которые я провел без виолончели и практически без музыки. Сначала 4 месяца — в Бутырской тюрьме, потом 14 месяцев — на исправительных работах в Горьковской области, где я ежедневно должен был грузить лопатой 8 грузовиков (а это 10 тонн!) цемента — я называю это моим опытом строительства коммунизма (увы, безуспешным), а потом еще 2 месяца — в психиатрической больнице, чтобы избавиться от армии. Конечно, в тот момент я предпочел бы, чтобы всего этого в моей жизни не было. Но сейчас я благодарен судьбе — или… советской власти. Несмотря на то что я не имею диплома Московской консерватории, я получил гораздо более основательное образование.

А не поступало ли вам, и в самом деле, предложений сделать о вашей жизни фильм? 
Не только предложение. Некий фильм даже был снят — полудокументальный. Но это было очень давно, в моей прежней — той жизни, так что сейчас это уже не актуально… Я всегда говорю, что 7 ноября 1972 года началась моя вторая жизнь. А теперь у меня уже третья. После того, как моя жена ушла от меня, спустя 24 года совместной жизни, ушла с нашим… — как это по-русски? декоратором? — мне пришлось начать все сначала. Тогда я очень переживал и даже практически не спал два года. Теперь у меня другая семья, моя жена — самая красивая женщина в мире, и у нас четверо прекрасных детей…

Была идея сделать что-то к моему 70−летию, но, видимо, я не проявил особого энтузиазма, и это ничем не кончилось. Я не тороплюсь: думаю, у меня в запасе еще куча времени (улыбается). Мне иногда говорят, что нужно писать мемуары. Айзек Стерн [один из самых выдающихся скрипачей ХХ в. — прим. ред.] назвал свои мемуары «Мои первые 79 лет». Может быть, я назову свои «Мои первые 99 лет» — если, конечно, к этому моменту мне уже нечего будет делать. А пока что я сильно занят.

Действительно, мне безумно везло на встречи и дружбу с феноменальными людьми. Я единственный из всех учился и у Ростроповича, и у Пятигорского. С обоими у меня сложились очень близкие отношения — гораздо ближе, чем просто у профессора со студентом. Однако наши отношения — это история, достойная отдельной книги, которую можно было бы назвать «Отцы и дети»…

…Современную музыку надо играть не просто хорошо, а очень хорошо — не на 100, а на 120 %…

Мне посчастливилось встретиться с Пабло Казальсом: 18 августа 73−го года в Иерусалиме я играл ему полтора часа — я до сих пор не могу поверить, что это было в моей жизни! Казальсу тогда было почти 97, через 2 месяца он скончался в Пуэрто-Рико… Мне довелось работать с Леонардом Бернстайном — мы вместе дали больше 20 концертов, сделали 3 записи. Он был очень яркой личностью.

Конечно, нельзя забыть моих партнеров по камерным ансамблям. Когда я уезжал из России, при мне был только маленький чемоданчик. И единственное, что я в нем вывез, — это афиша, она висит теперь в моей студии: Латвийская филармония, Миша Майский и Раду Лупу: Бетховен, все сонаты и вариации, 7 и 11 мая 1969 года… Я считаю Раду Лупу [румынский по происхождению пианист, в настоящее время живёт в Лондоне — прим. ред.] одним из самых удивительных и гениальных исполнителей нашего времени и горжусь тем, что мне посчастливилось играть с ним. Марта Аргерих [аргентинская пианистка с российскими корнями по материнской линии — прим. ред.], с которой мы дружим вот уже 42 года, в январе–феврале нам предстоит очередное совместное турне… Всех не перечислишь! Да и вообще я считаю себя невероятно везучим. И то, что осуществилась мечта моей жизни — играть на одной сцене со своими детьми.

И моя виолончель!… Каждый год 29 ноября мы отмечаем очередную годовщину нашей встречи. Вот уже 43 года, как мы вместе. [Миша Майский играет на виолончели, созданной итальянским мастером XVIII века Доменико Монтаньяна. По легенде, пересказываемой всеми сайтами в интернете, неизвестный меценат подарил музыканту этот инструмент после его победы на международном конкурсе виолончелистов во Флоренции и последующего дебюта в нью-йоркском Carnegie Hall с Питтсбургским симфоническим оркестром. — Прим. ред.]

…Я стараюсь делать только то, что у меня получается действительно хорошо…

В разных публикациях эта история излагается по-разному. Как я понимаю, виолончель вам все-такине подарили, и заплатить за нее пришлось не такую уж и маленькую сумму. 
Журналисты любят все приукрасить! «Подарил анонимный меценат…». Во-первых, не меценат, во-вторых,не анонимный, а в-третьих, не подарил. Ему было почти 94 года, этому старичку, он был виолончелистом-любителем.

А как у него оказался такой великолепный инструмент? Ведь это работа знаменитого мастера Доменико Монтаньяна? 
Да, ее сделал Монтаньяна. Трудно сказать, как именно виолончель попала к тому человеку… Еврей, во время Второй мировой войны бежал из Германии — и из Европы вообще. Музицировать он очень любил, и расставаться со своей виолончелью не собирался, пока у него была возможность играть на ней хоть 5 минут в день. Но к моменту нашего знакомства он был уже наполовину парализован.

27 ноября 1974 года состоялся мой дебют в Карнеги-холле. После концерта какой-то господин терпеливо дождался, пока разойдутся все прочие. Он сказал мне, что концерт ему очень понравился, что он слышал обо мне очень хорошие отзывы, а еще он узнал, что у меня нет собственной виолончели. А у его дядюшки есть прекрасная виолончель, которую он продавать дилерам не желает, ему хочется, чтобы инструмент достался молодому и талантливому музыканту и мог приносить людям радость. Когда мы с этим дядюшкой познакомились, он сказал: «Я бы с удовольствием вам ее подарил»… Но он был человеком очень небогатым, к тому же у него была еще относительно молодая жена — лет 75−ти, и ему хотелось как-то обеспечить ее будущее. Поэтому он продал мне этот инструмент за символическую сумму — пример но за 10 % ее реальной стоимости. Другое дело, что я на тот момент был кругом в долгах и внести нужную сумму сам не мог. Я тогда даже еще не выплатил те 10 000 долларов, которыми один богатый американец выкупил меня через Иерусалимский фонд… Как из рабства выкупали (смеется)! Вы знаете, что я был одним из последних, кто заплатил за свое образование? В 70−е одним из способов, которым советские власти пытались задушить еврейскую эмиграцию, стал налог: от уезжающих требовали компенсировать затраты на образование. Разумеется, это было совершенно незаконно, поскольку, в соответствии с советской статистикой, нужно было проработать один–полтора года, чтобы вернуть государству стоимость образования. А тут такой компенсации требовали от людей, проработавших лет по сорок! В связи с этим был потом ужасный скандал, и в итоге этот налог отменили. Впрочем, Западная Германия тоже платила Восточной Германии по 40 тысяч марок за каждого выпущенного восточного немца…

Музыкант отдается музыке со всей страстью

Хорошо помню, как я уезжал. За одну неделю тогда уехали три студента Ростроповича! Их по одному вызывали в ОВИР и, в виде исключения, потихоньку им этот налог отменяли… Но когда вызвали меня, сообщили, что на улаживание дел мне предоставлены 3 недели, и огласили сумму за 4 пройденных мною курса консерватории: 8900 рублей. Это были огромные деньги! Средняя зарплата тогда составляла 120 рублей. Пришлось влезать в долги…

В случае с виолончелью необходимая сумма была тоже собрана американо-израильским фондом, а стать настоящим хозяином инструмента мне удалось только много лет спустя — и это снова история для отдельной книги. Мне помогла еще одна счастливая встреча — с очень крупным банкиром из Германии. Узнав мои обстоятельства, он тут же выкупил виолончель у Фонда и предоставил ее мне в пользование. Несколько лет спустя его убили члены террористической организации «Фракция Красной Армии» — и я играл на его похоронах… А еще через несколько лет я выплатил долг банку и стал наконец законным обладателем моей виолончели.

Вы не в первый раз участвуете вместе с ней в фестивале Vivacello… 
И, надеюсь, не в последний! Борю Андрианова я знаю много лет, очень ценю его, люблю и уважаю. Я не мог ему отказать. К сожалению, мой нынешний приезд сюда был очень кратким — кажется, он длился часов 36… Но я хотя бы успел после своей репетиции послушать в зале Концерт Лютославского! Подобные фестивали, если приезжать на них дольше, чем на сутки, дают возможность не только пообщаться с коллегами, но и познакомиться с новой музыкой. Так уж вышло, что долгое время меня не приглашали на фестивали, и у меня даже начал развиваться некий комплекс на этой почве. Я все время спрашивал мою первую жену: «Но почему? Ведь я такой дружелюбный и даже, как мне кажется, симпатичный!» И она сказала неожиданную вещь, которая мне очень понравилась: «А может быть, ты просто черный лебедь?» Знаете, что белые лебеди не любят черных и не дают им смешиваться с собой, отгоняют? Черный лебедь или гадкий утенок, но теперь я очень люблю фестивали (улыбается). Замечательно, что Vivacello существует, и я надеюсь, что он будет с успехом продолжаться еще много-много лет.

А как Вы относитесь к новым сочинениям, которые пишут для виолончели? Вам это интересно? 
Мне все интересно — и не только в музыке! У меня есть довольно длинный список дел и идей, которые мне очень хотелось бы когда-нибудь осуществить, но я понимаю, что вряд ли успею. Мешает лимит времени и энергии. Современная музыка мне интересна, и я с удовольствием играл бы ее больше. Но это… как другой язык. Современную музыку надо играть не просто хорошо, а очень хорошо — не на 100, а на 120 % — тогда, возможно, слушатель поймет процентов 60 или 70 и тоже сможет полюбить ее. У меня слишком мало времени, чтобы этот язык осваивать. Я уже по-русски-то разговариваю с трудом… Говорю по-английски, по-немецки, немного по-французски. А вот по-китайскии по-японски не знаю ни слова. Я не преподаю, не дирижирую, не создаю своих оркестров и не придумываю собственных фестивалей. Я стараюсь делать только то, что у меня получается действительно хорошо.

…Замечательно, что Vivacello существует, и я надеюсь, что он будет с успехом продолжаться еще много-много лет…

Но я согласен с Ростроповичем, который говорил, что самая главная его заслуга как виолончелиста — в том, что он вдохновил массу замечательных композиторов написать для виолончели. Как-то я спросил его: «Мстислав Леопольдович, неужели Вы действительно считаете, что вся эта музыка, которую для Вас пишут, достойна Вашего времени и таланта?» «Конечно, нет, — ответил он. — 9 из 10 этих произведений со временем пойдут в мусорную корзину — их никто не запомнит, но одно останется в истории музыки как великое творение». Так появились концерты Шостаковича, Прокофьева, Лютославского, Дютийё, Бриттена, и мы должны быть бесконечно благодарны за них Ростроповичу. На моем счету пока только Концерт замечательного израильского композитора Беньямина Юсупова, написанный к моему 60−летию…

…Подобные фестивали… дают возможность не только пообщаться с коллегами, но и познакомиться с новой музыкой…

А вторая вещь, которая, по мнению Ростроповича, была куда важнее его исполнительского таланта — это педагогическая деятельность. «Вы, мои дети, — говорил он нам, — вы будете продолжать». У меня самого была всего одна ученица, но насколько гениально одаренная от природы, что мой вклад был чисто символическим. Я говорю о корейской виолончелистке Ханне Чанг. В 3 года она начала заниматься на фортепиано, а в 6 лет она услышала мой концерт в Сеуле и решила перейти на виолончель — вот в этом, пожалуй, моя единственная заслуга. Я готовил ее к Конкурсу Ростроповича в Париже — и она получила первую премию.

Ей было тогда 11 лет, она играла Концерт Дворжака с оркестром на маленькой виолончели… Потом она бросила виолончель и занялась дирижированием — и, на мой вкус, дирижирует она потрясающе! Не знаю, насколько достоверны эти слухи, но мне рассказывали, что у Даниила Борисовича Шафрана, никогда не преподававшего официально, было два ученика, с которыми он занимался частным образом. Так вот один из них бросил музыку, а второй покончил жизнь самоубийством. Аналогично: поскольку моя ученица оставила виолончель, продолжать педагогические опыты я больше не намерен (смеется). Зато мои младшие дети играют на фортепиано, и даже вполне неплохо… для будущих профессиональных футболистов. Потому что самое главное для них — футбол! Как, собственно, было и для меня в их возрасте…